Его била беспрестанная мелкая дрожь. От холода, не от страха — страх остался где-то там, далеко, когда всё это перестало казаться реальным. Всего этого не было в мире, которым Маэль привык жить и дышать. Всего этого не было и не могло быть — он, должно быть, попал в какую-то не-жизнь, что начинается после. Драконы похитили его душу из объятий Древа жизни, и собираются творить неведомые бесчинства, первым из которых уже было запереть светлого эльфа в самой тёмной тюрьме, где он задыхался среди глухой толщи камня. Может ли душе быть больно? Ещё больнее, чем уже ранили его стыд и та степень унижения, через которую пропустили его сначала ловцы, а затем и... кто они были? К чему они готовили его? Зачем все эти цепи, прочной и грубой болью сковавшие руки и ноги? Когда его глаза немного привыкли к темноте, Маэль, ёжась в безрезультатных попытках согреться, трогал пальцами эти браслеты, отрешенно находя их жёсткость и гладкость... красивой. По-своему. Зачем это? Как будто он мог сделать хоть что-то даже в простых веревках. Но холод мешал думать, холод пробирал до самого нутра, и Маэль шмыгал носом, сжимаясь в комок и пытаясь сберечь остатки тепла. Когда понял, что это не помогает — никогда, никогда в жизни ему ещё не было так холодно на родных берегах, — он заставил себя встать и всё пытался ходить туда-сюда, насколько позволяла цепь, рывками, разгоняя кровь. Так холодно не бывает в жизни. А значит, и правда, впереди его ждёт только смерть. На этот раз — окончательная.

Но умирать Маэлю очень не хотелось. По чести сказать, он даже не соотносил себя никогда с этим понятием. Слишком молод был, чтобы даже думать о конце и безвременье в кроне Древа. Эльф оглядывался, обнимая себя за плечи, стараясь дышать неглубоко и часто, и нереальность, неверие окружало темноту вокруг него странным дымчатым маревом. Словно даже если он просто сядет и отдастся холоду, ничего не случится. Ничего конечного. Как во сне, из которого ты рано или поздно просыпаешься. Вот только здесь он не проснётся. Так и будет блуждать по воле тех, кто забрал себе высшее право определять его судьбу. Помнящиеся звуки криков и плача девушек в лишенных всякой жалости и уважения руках огромных, высоких как скалы воинов-драконов жутью покалывали вдоль позвоночника. Если с ними творили такое, то что будут делать с ним?..

Безвестие мучило даже сильнее, чем знание. Он по-прежнему не верил, и от попыток вообразить себе что-либо кружилась голова. И не столько Маэль этого чего-то боялся, сколько хотел избавиться от неопределенности. Что это будет? Зачем это всё? К чему масла и ароматы, к чему бархатистая чистота и мягкая вода, к чему вся эта аккуратность, совершенно не ладящаяся с гулкой чернотой камня и железа?.. Как же ему хотелось дотянуться хотя бы кончиками пальцев и узнать. Всё лучше, чем плыть в этом тумане, в котором всё происходящее казалось глупым, смешным сном. Так не бывает. Это шутка, дурацкая шутка. Издёвка, насмешка над правильным, естественным порядком вещей. Драконы всегда были силой, пытающейся его нарушить. Пытающейся доказать, что они по-прежнему властны над этим. Ничего не доказывая. Тысячи лет они пытались, охотились, даже убивали, но ничего не смогли расшатать. Баланс древнее и сильнее любых их потуг. Баланс, который сильнее даже той боли, что сопереживанием звенела внутри. Их корни сильнее, а кроны шире любых крыльев. Драконы могут украсть, запереть, выстудить до костей, но им не победить своим хаосом. Дерево жизни выдерживало и не такие шторма.

Маэль сидел, затаив дыхание и опасаясь поднять взгляд на дверь, когда шаги — вот оно!, — наполнили звуком коридор за дверью. Когда щелкнул ключ в замке, когда шаги стали ближе... когда зажёгся свет, он так и не понял лба с предплечий, обхватывая себя за колени руками и опустив на них голову. Только дышал ещё реже, навострив уши на источник звука. Близко, эльф чувствовал движение воздуха вместе с клацающим звуком шагов. Нехотя, смиряясь с неизбежным — и принимая его, — Маэль поднял голову и прищурился на свет. Драконы явно стремились уподобить себя горам. Этот больше походил на вулкан, покрытый чёрной гарью лавы. Они со Сиеррой, его пегасом, когда-то поднимались из любопытства к дыму, валящему со стороны пиков. От этого дым не валил. Пока.

Только ощущение силы, превосходящей настолько, что глупо даже думать о сопротивлении, о борьбе. Маэль и не думает — об этом думать было бы смешно. Пожелай того дракон, он может одним ударом покончить с ним. Или нет? Иначе зачем держать его в цепях?..

Глаза эльфа расширились, когда дракон обронил одно-единственное слово. На эльфийском. За всё это время он был чуть ли не единственным, кто снизошёл заговорить с ним. Другие, сколько ни спрашивай, не спешили развязывать языки. Маэль наморщил лоб, терзаясь вопросом, почему. Дрожь всё ещё спазмами встряхивала его плечи, и дыхание прерывисто подсушивало посиневшие губы.

— Я замёрз, — бледно пожаловался Маэль с горечью в надломившемся голосе, не спеша не то что следовать приказу — вообще расценивать это как приказ. В своём мире он не знал этих правил. — Мне больно и не хочется шевелиться. Зачем вы так со мной?..

Дракон не ответил ему, прижав, словно пальцем фитиль, огонёк затлевшей было надежды, и Маэль насупился, вжав голову в мерзнущие плечи и сильнее закусив нижнюю губу. Он опасливо и вместе с тем растерянно следил за движениями, всё пытаясь совладать с дыханием и перебивающей его дрожью. Холодно. Среди всего этого металла... Маэль втянул носом воздух и посторонился, когда дракон присел рядом с ним, кривя старческое, и без того морщинистое лицо. Он поэтому меньше остальных? Потому что старый? Эльф растерянно метался взглядом от собственных наручников к лицу дракона, прижимая локти к телу и мечтая только об одном — немного одежды, чтобы согреться. Но здесь ему этого не дадут. Какой резон дракону мучить кого-то настолько беззащитнее и слабее себя? Всё это превосходство цепей было таким ненужным. Всё равно что писчее перо приковывать цепью к чернильнице. Зачем? Его руки в цепях казались ещё тоньше, чем были на самом деле. Маэль выдохнул приоткрытым ртом, прерывисто из-за непроходящей дрожи. Палец, коснувшийся его, на замерзшей коже ощущался туго и глухо, и эльф боязливо подался в сторону — с обиженной тревогой глядя на дракона и заметив, как он снова скривился, вставая.

— Т-тебе тоже больно, — удивлённые слова сорвались быстрее, чем эльф вообще задумался, а стоит ли открывать рот. Это не был триумф — ни разу; чужая боль, даже боль дракона, резонировала и отзывалась сочувствием, сопереживанием, даже если совершенно непрошенным. — Что с... аа! — короткий вскрик вплелся в звяканье цепи, потянувшей Маэля за руки к потолку. Испуганно вытянувшись, он широко открытыми глазами смотрел на дракона, лишившего его права даже ежиться и закрываться на полу. И не замедлившего этим лишением воспользоваться. Маэль зажмурился изо всех сил и судорожно задержал дыхание, когда к нему прикоснулись чужие руки. Столько их перетрогало его за всё это время, сколько за всю жизнь не было... особенно там. Особенно так. Лицо юноши горестно скривилось — драконья вещественность и грубость были ему противны. В небрежно завязанном пучке волос больно натянулась одна прядка, и поправить ее, потираясь виском о плечо, никак не удавалось. Маэль весь поджался, тесно сводя колени и бёдра, стыдясь такой избыточной, отвратительной откровенности своей наготы. Дракон ощупывал его обстоятельно, и между этими касаниями эльф рывками втягивал воздух, продолжая жмуриться. Только требовательный вопрос и хватка пальцев на предплечье заставили его очнуться.

— Шрамы, — растерянно ответил Маэль, как будто это не было очевидно. — Я... — зачем он пытается объяснять? Как будто дракон будет слушать. Как будто дракону есть хоть какое-то дело до того, что он говорит. Что чувствует, что знает, что с ним было. Нет, для него он как кукла. Игрушка. Игрушки не мерзнут, если кинуть их в каменный мешок. Игрушки идеально подходят, чтобы разыгрывать с ними самые дивные представления в разных сказочных антуражах. Игрушку можно взять за заднюю лапу и поднять, надевать на неё одежду и затем сдирать, не спрашивая. Какая разница? Маэль закусил губы и отвернулся с горькой гримасой, так ничего и не сказав.

Маэль со сдавленным возгласом схватил воздух, когда жесткая хватка пальцев дракона дёрнула его голову, запуская в кости челюсти искорки боли, а гневный рык зазвенел в ухе. Что его так разозлило?! Откуда столько напряжения, столько клокочущей в глубине ярости и гнева? Драконы, которые ловили эльфов в лесу, были похожими, но... не такими, нет — хаотичная, шипованная злоба их силы лежала на поверхности, они бравировали ею свободно и легко, а этот... Эльф дрожаще вдохнул, болезненно щуря глаза на дышащее на него негодованием лицо дракона, придирчиво изучающего своего пленника.

Зачем ему знать?..

— Й-я п-поцарапался. О шипы. В лесу, где дикая роза... мне не надо было лезть к ней, а я... — вспоминать о собственной наивности и дерзкой глупости, навсегда оставшейся запечатлённой в этих белых полосках, когда-то очень напугавших его алыми каплями брызнувшей из глубоких набухающих царапин кровью, было неприятно и стыдно. Как будто ему и так мало стыда — подвешенным здесь, раздетым, до дрожи доведенным холодом и чужим стремлением властвовать. Дракон словно сделал из эльфа заклятого своего врага, сковал его, словно он не был отловлен простой сеткой и привезён сюда другими, а лично им захвачен в долгой тяжелой битве. Песни людей и гномов рассказывали такие истории. Мутные, трудные, неприятные — как всё здесь. Маэль даже помыслить не мог, что его коснётся что-то подобное. Воевать, обращать себя против, разрушать... было горько и грустно. И возмущенное непонимание билось внутри едва ли не сильнее стыда и обиды — за что, чем он заслужил всё это, почему именно на него пала тяжесть драконьего гнева, убивающего и разрушающего на корню всё то, чем жил и дышал его народ. Он умер в тот момент, когда жгучие жесткие верёвки подхватили его жадно схлопнувшимся мешком ловушки. Как сорванный с корней цветок. Как долго ему ещё хватит сил цвести и радовать глаз, прежде чем осыпаться увядшими лепестками? Один, в этом каменном мешке, отделенный от своего места, своей природы... Что в нём теперь ценного? Что в этом хорошего, нужного? Но драконы хотят только разрушать. Их и не может волновать целостность картины — так, как волнует и как ценится она у эльфов. Даже детям не приходит на ум срывать цветы. Не нужно обладать большими знаниями, чтобы чувствовать гармонию, чтобы восхищаться тем, как всё находится на своём месте, чтобы знать, что красота цветка — в его жизни там, где он вырос.

"Я хотел забрать семена и посадить одну возле дома, чтобы белые цветы распускались над аркой, которую вырезал брат," — этого эльф, конечно, дракону не сказал. Он был глуп. Как глуп сейчас сам дракон, обрушивающий на него всё это гротескное могущество устрашения. Ненужного. Бессмысленного. Он был глуп, и поплатился за это. Не важно, по какой причине.

Маэль растерянно наморщил лоб, не понимая, какого ответа боялся дракон, чтобы так откровенно выдохнуть, услышав правду. Впрочем, времени задаваться вопросом ему не оставили — дракон вдруг подался вперёд, и... Эльф резко вдохнул со всхлипом удивления, широко распахнув глаза и замерев, совершенно не зная, как реагировать, едва попытавшись воспротивиться, когда его ещё и обняли, — инстинктивно протестуя этому слишком интимному контакту. Дракон опомнился, оставив Маэля пунцоветь в цепях — ему даже перестало быть так холодно из-за сердца, застучавшего слишком громко и сильно от смущения и неприязни воспоминаний о том, что драконы позволяли себе делать с некоторыми из пленных девушек. С ним... он...

Взгляд покрасневшего эльфа несмело скользнул вслед что-то выбирающему на столах дракону... и только теперь заметил, что на них было разложено. С судорожным вдохом дёрнувшись в своих зазвеневших оковах, Маэль с разом побледневшим видом неверяще смотрел на дракона, приближающегося с выбранным кинжалом в руке. Нет. Нет-нет-нет, он не... Как кролик, смотрящий на удава, Маэль таращился не на лезвие, а на лицо того, кто держал его, примеряясь. Пальцы коснулись губ, но эльф только испуганно, часто дышал, едва приоткрыв рот и подрагивая. Не верил. До последнего не верил — пока боль не рассекла кожу колючим, жгущим следом, заставив его ахнуть в голос и рвануться назад, насколько позволяла цепь и касавшиеся пола мыски стоп.

— Что ты... — задохнулся Маэль, в глазах которого застыла горечь непонимания, ранящегося о выражение лица его мучителя. Искушенное, выжидательное, удовлетворённое. Кровь горячо и мокро щекотала кожу на груди, стекая из пекучего пореза и вызывая отчаянное желание её стереть. Что ты делаешь, хотел спросить Маэль, но накатившая слабость подвела: бессмысленно. Перед ним дракон. Хищная, злая тварь, которой просто нравится истязать. Понимание это скользнуло по жилам, и эльф, всё ещё учащенно дыша, нахмурился в осознании, взглянув на дракона с сердитым осуждением и поджав губы. Вот так ты решил поступить, да? Резать меня и давить, пока не истеку кровью?..

Да что же ты за тварь-то такая, и как черна твоя душа, чтобы желать этого?..

Маэль вскрикнул, зажмурившись и шатнувшись в цепях, когда боль полоснула его к плечу, продлевая жгучий след. Всполошенно дыша, эльф с трудом сглотнул, сжимая кулаки и борясь с едким, чешущимся, пылающим ощущением набухающего кровью пореза, пока дракон отошёл выбирать другое оружие. От несправедливости и бесчестия ситуации слёзы наворачивались на глаза, но Маэль упрямо хмурился и поджимал губы с накатывающей на каждом вдохе дрожью, отказываясь плакать. Больно. Будет ещё больнее, и холодная жуть неприятия ворочается в животе, сбивает ритм сердца в суматошную панику ожиданием новых порезов от уже занесенного "когтя". Маэль жмурится со сдавленным "мгх!" и крепко закусывает губы, когда лезвие снова жжёт, ранит, рассекает кожу, заливая её густой и красной влагой, липкими щекотными каплями стекающей вниз, дорожками на бок. Больно! Но перед ним дракон, и это всё — лишь проявление его натуры. Закономерное, не неожиданное. Эльф тяжело, неровно дышит и пытается увернуться от поцелуев, сдавленно и упрямо хныкая от того, как чужие пальцы тянут его за волосы, не оставляя свободы голове. Он сопротивляется, сжимая губы и сторонясь рук насколько может, кривясь от недовольства. Дракон так близко, что запах его кожи и одежды забивает нос вместе с запахом крови, перекрывшим нежные ароматы жасмина и корицы, смешавшись с выступившим от страха потом. Маэль морщит нос, не открывает зажмуренных глаз, — пока сполох боли по спине не заставляет его распахнуть рот в коротком, звонком вскрике, зазвеневшем по камням и металлу. Больно. Жжёт, стекает каплями по коже, щекочет ягодицы, и он выгибается на руках, словно это поможет сбежать от пересекшего спину, едко пульсирующего следа. Не помогает совсем. Эльф с трудом возвращает себе дыхание, горько глядя на дракона и вспоминая момент, когда почти пожалел его. Когда боль от движений исказила лицо старика, и без того порядком истерзанное жизнью до грубых неровностей. Сейчас ему больно? Ну хоть немножечко?..

Почему-то ответ "да" не нёс в себе ни облегчения, ни воздаяния. Старый, больной дракон, для которого дни расцвета уже явно позади. Цепляется за последнее, что ещё осталось от его власти. Даже если эта власть — над закованным в десяток цепей и превращенным в мольберт для кровавых красок эльфом, беспомощным и неспособным дать даже капельку настоящего отпора. Он должен, наверное. Но всё, на что Маэля хватает — это препятствовать и упираться, не отбиваясь, даже когда дракон почти буквально пытался его сожрать. Ну или хотя бы понадкусать за губы. Как дряхлый пёс, мусолящий кость беззубыми дёснами. Все его зубы — вон там, разложены на столах и блестят своей чистотой и разнообразием. Чем они представляются самому дракону? Маэль не знал и не особенно хотел догадываться. Явно что-то более важное и церемониально-значимое. Сначала один коготь, затем другой. Что он придумает дальше? От смены вида оружия ничто другое не меняется. И эльф, морщась и выгибвая плечи от болезненного для него следа на спине, только взглянул в глаза, так и не видя в них ничего, кроме сдержанного и жадного под этой маской, горящего интересом хаоса. Только это?..

— Мне жаль, — только и выговаривает Маэль через кривящиеся губы. Каким, должно быть, мрачным и тяжелым является существование, в котором это всё приносит ему облегчение и удовольствие...

Отредактировано Маэль Ианто (2019-08-20 13:34:14)

Маэль ответил не сразу — не сразу смог. Сжимая в ладонях до побеления пальцев цепи, подвешивающие его на начинающих неметь руках, он еще пытался выровнять дыхание — бесполезно, оно ходило ходуном, рывками, судорогами от неимоверного напряжения, — смотрел на дракона с нерешительностью, с сомнением, что стоит что-то отвечать. Защитно скрещенные на груди руки и сузившиеся глаза говорили, что дракону услышанное не понравилось. И вряд ли понравится остальное. Но, может, именно поэтому и стоило договорить.

— Мне жаль, — наконец выдохнул пленник, облизнув пересохшие от сбивчивого дыхания губы, — что в тебе столько боли. Что её... было столько, что теперь это всё, что ты знаешь. Что это стало... хорошо, — голос эльфа то и дело сипловато обрывался. — Что это... стало тобой. Мне жаль, это... очень грустно, жить так, что б-боль это... лучшее, — затихающим голосом договорил Маэль, закрыв глаза. Его раны болят. Но они болят снаружи. Как кора дерева, которую срывает ветер ветер жестоких сезонных штормов. Но сердцевина остаётся нетронутой. До неё не дотянуться никакой непогоде. Не повредить, не задеть, не поцарапать.
Только сломать.

Маэль только головой покачал из стороны в сторону, не открывая глаз на слова дракона. Тот наверняка подумал бы, что пленник согласен с его скепсисом, но Маэль качал головой о другом. Время? Сколько времени надо на то, чтобы подумать одну мысль, почувствовать одну боль? Грусть, смешиваясь с обидой, горько сжимала сердце в холодном кулаке, и оттого эльф молчал. Не о чем было здесь говорить. Только приближающиеся, неровные из-за храмоты шаги заставили его открыть глаза и вздрогнуть, обнаружив дракона ближе, чем рассчитывал.

Пахнущий кровью палец ткнулся к губам, оставляя на них едва знакомый, неприятно железный вкус. Маэль сморщился, и только стиснувшие подбородок пальцы не позволили ему отвертеться от этого контакта, кривя ставшие невкусными губы. Жесткий горячий язык, зубы на мочке, от каждого движения порезы с едва подсохшей кровью вспыхивают болью и саднят неимоверно, опухшими следами ощущаясь на коже, — всё это возвращает поутихшую было дрожь неприязни, пока новый росчерк кинжала не придавливает эльфу уши его собственным громким вскриком. Маэль, забывшись, закусил губы, стараясь не расплакаться, и подлый вкус крови наполнил рот, предательски кольнув возмущением. В бессильном отвращении эльф попытался его не то сглотнуть, не то сплюнуть, причем последнее у него явно не получалось.

Кровь текла по животу на пах, и новое рассечение пульсировало сильнее прочих, словно зажав его в тиски этих ран, раскаленными прутьями прижавшихся тут и там к коже. Больно! Маэль съежился в ослабших цепях, сводя плечи и всё ещё вися, не пытаясь встать ровнее, только дыша часто и судорожно, стараясь хоть как-то найти баланс между всеми источниками боли, замереть, занять такую позу, в которой раны будут меньше мучить его. На дракона он не смотрел, поглощенный борьбой с собственными новыми ощущениями...

Отредактировано Маэль Ианто (2019-08-21 19:00:35)

Борясь со слезами боли и обиды, подкатывающими комом к горлу, Маэль не открывал горящих в уголках глаз и даже не заметил, что делает дракон, пока тот не приблизился — и пока его палец не коснулся раны на спине, раздирая ту и заставляя эльфа сорваться на стон, дернувшись прочь от этой боли — до предела натягивая цепи, но всё равно не в силах сбежать от хватающих, обнимающих рук. Не сразу он с полыхнувшим сквозь саднящую боль страхом отвращения осознал, что прижимают его уже не к ткани, а к голому телу, чужой горячей коже и рельефу мышц. Маэль вздрогнул, снова без особого успеха пытаясь высвободиться, улизнуть от укусов и касаний, хотя казалось бы — ну куда? Цепи его не пустят.

Перебор пальцев по груди бередит царапины, терзает искрами боли на коже, задевает ощущения тонкой, пронзительно приятной щекоткой, и эльф судорожно вздыхает, широко распахнув глаза — и тут же что есть силы зажмурившись обратно. Язык дракона влажно елозил по шее там, где только что впивались зубы — впивались неприятно, но почти не больно в сравнении с тем, как жжётся каждая полоса нанесенных им ран, не прекращая, не замолкая. Лизание это было отвратительным, наглым, поганящим — и ещё хуже руки, трогающие в интимном месте и неожиданно аккуратные пальцы, сжимающие член. От стыда и неприятия, в бессильной попытке свести, сжать колени, закрыться, Маэль захныкал вполголоса, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы.

Раны горели, от них хотелось отстраниться, отдалиться, увернуться, счесать с себя об что-то их стягивающие кожу, саднящие следы, жаркая близость чужой спины и дыхание на шее ставило дыбом каждый тонкий волосок под сваляной их, небрежно затянутой и неудобно перевешивающей голову копной, и сквозь всё это от бередящих, сдавливающих касаний от паха разбегались пронизывающие искры. Отвращение скрутило до тошноты. Так нельзя! Переживать самому всё то, что до этого только наблюдал, с ужасом глядя, как драконы в четыре руки распинают эльфийку на лежаке и широко разводят ей ноги, чтобы добраться до сокровенного, оказалось куда хуже — он не мог себе даже представить, сотрясаемый мучительной нервной дрожью от нежеланных этих, вторгающихся в глубоко личное касаний. Маэль съежился, едва ли не подтягиваясь на немеющих руках, саднящих стёртыми о металл запястьями, болезненно застонав. Меж любящими душами нет ничего порочного в телесных удовольствиях, причиняемых друг другу ради этой любви и из-за неё. Но так! Здесь! Как можно желать ласкать кого-то, кого ты совершенно не знаешь, к кому не испытываешь притяжения? Причинять удовольствие, не любя. За реакции своего тела было стыдно — оно не знало, чьи руки так чутко его ласкают, и Маэль не знал, как ему об этом сказать, не знал, почему оно не понимает, почему ему всё равно.

Дракон был прав, с ним прежде такого не бывало — а с кем оно будет в едва двадцать лет, когда даже симпатии в тебе лишь первые ростки — как, кому, с кем он мог желать такого сближения? Что там желать — стеснялся даже думать о том, что когда-то кто-то станет с ним так близко, душа в душу, продолжением чувств, чтобы это превратилось и в желание тела. Он поджимал пальцы на ногах, хныкая и морщась, и муть неприятия, узлом собравшись в желудке, от этих дразнящих движений и вторящей им боли в ранах, от противоестественности всего происходящего прокатилась вверх до горла — и Маэль согнулся в цепях, когда его вырвало желчью, душа судорожным, выворачивающим кашлем...

Кислая горечь рвоты отдавала едко-щиплющим запахом в нос, забивая его, и Маэль только и мог, что пытаться отдышаться, повиснув в цепях на полыхнувших болью запястьях. Сил стоять не было. Терзающие ласки прекратились, но от перекосившей вспышки кружилась и тяжело пульсировала голова, и эльф потерялся в происходящем — не успев даже толком осознать себя, прежде чем удар плетью по спине озарил его мир слепяще-белым, вытолкнув из лёгких хрипящий, оборванный стон. Вспышка, вспышка, вспышка — боль между ударами даже раскатиться толком не успевала, прежде чем снова плеснуть до вершины. Он уже даже не кричал — не дышал почти, разинув горчащий рот, скрученный холодным спазмом этой боли, прежде чем за очередным ударом мир не покачнулся — и канул в темноту.

Сознание возвращалось медленно.
Наверное, потому, что теперь он не висел, а расслабленно лежал на животе, вытянутый на утопающей мягкости постели. Еще и из-за этого просыпаться не хотелось. Словно за этим окружившим его покоем и удобством будет что-то нежеланное, неприятное, и лучше бы спрятаться от всего этого, укрыться на дне снов.
Но сонливость неумолимо уходит, и вместе с тем, как Маэль начинает чаще дышать, вспоминается и боль. Эльф вздрагивает, вцепляется пальцами в подушку, пряча лицо; сердце, суматошно встрепенувшись, стучит в горле, и не сразу получается успокоиться, понять, что боли нет. Почти. Спину тянет сильнее, изрезанную не только кинжалом, но и плетью. Он чувствует и те раны, на которых лежит — словно на стальных прутьях, врезавшихся в кожу. От каждого глубокого вдоха места эти чешутся, досаждая колючим зудом.
Но всё же — на нём не было больше цепей. И, кое-как поднявшись на локтях, Маэль смог окинуть взглядом полусумрачную, непривычно освещенную неяркими цветными плашками на стенах. Наверное, по представлению драконов это было красиво — и уютно. Кресло, шкаф с книгами, ковёр. Даже не холодно, несмотря на то, что он всё ещё раздет. Всё это ему не интересно, всё это чужое, чуждое, и Маэль даже не пытается встать, падая обратно на кровать и кое-как, на боку, устраиваясь на ней так, чтобы раны меньше саднили — прерывисто и тяжело вздыхая, давя влажную колкость слёз, набежавших на глаза. Плакать не было смысла.
Как и не было сил полностью осознать ту новую реальность, в которую превратилась его жизнь. Нет, не жизнь даже...
Всё, что у него теперь есть — простое существование.

Звук шагов и открывшейся тяжелой двери бросили дрожь по спине Маэля, задержавшего дыхание и невидяще уставившегося в стенку перед собой. Знакомый стук трости едким страхом пробрался по внутренностям и давяще собрался в груди. Маэль медленно, прерывисто выдохнул, весь обращенный ушами на дверь, но головы не поднял. Только сжал пальцами край подушки, насколько хватало сил, и больше поджал колени, стремясь скрыться от взглядов и касаний. Он слышал, как кто-то, пришедший с драконом, что-то поставил на столе, но страх ожидания неизбежного сковал эльфа, как беспомощного кролика. Он не представлял себе, какие силы нужны, чтобы просто обернуться и посмотреть в глаза этому... этой твари. Больной, насквозь болящей и отравленной восприятием мира, которого эльф и врагу не пожелал бы. Находить удовольствие в разрушении, в крови, в чужих страданиях... Как же это горько. И страшно. И грустно. Маэлю было жалко дракона. И еще жальче было себя, попавшего в руки к такому... искалеченному невежеству. Не знающему, не способному понять и прикоснуться к той жизни и красоте, какую знал каждый эльф в родных Маэлю землях. Завидующему, наверное. Им так говорили, что драконы нападают на земли эльфов, потому что завидуют их гармонии, их балансу. Не могут повторить, не могут прикоснуться, и поэтому пытаются уничтожить. Печальные, вымирающие в своём могуществе твари, неспособные обеспечить себя радостью внутри своего же племени и вынужденные нападать на соседнюю расу, чтобы получить то, чего нет у них самих. Никто толком не знал ответа на вопрос, что это.

Стук трости приблизился. Раскатившийся приказ мутно сдавил горло, и Маэль только тихо сглотнул, как и раньше, не спеша подчиняться и вообще никак не реагируя. Не из желания делать всё назло, вовсе нет. Он просто не мог найти сил на то, чтобы ещё раз добровольно взглянуть на своего мучителя, не забыв ни одно из его касаний. И ни одну из располосовавших кожу болей, причиненных его стальными "когтями"...

Сжавшись только сильнее, когда кровать прогнулась под весом вздохнувшего дракона, Маэль ждал очередной боли от режущей стали или отвратительной трогающей наглости рук — но никак не осторожного касания пальцев, наносящих на раны прохладную мазь, мятными иголочками смягчающую, утешающую воспалённую кожу. Эльф вздрогнул всем телом и обернулся через плечо, с нескрываемым удивлением в расширившихся глазах глядя на дракона. Несколько секунд — прежде чем нахмуриться, встревоженно и непонимающе изучая лицо его, терпеливо и невозмутимо наносящего лечебную мазь.

— Что ты делаешь?.. — тихо спросил он, озадаченный таким подходом. Сначала изувечить, а теперь исправлять — зачем? Что за дурацкая игра?..

Маэль чуть помедлил, но всё-таки повернулся, когда его попросили, опираясь на локти и всё ещё глядя на дракона готовым дать дёру с места зверьком, которого вдруг попытался прикормить охотник — бедром при этом эльф, как мог, прикрывал пах, явно не в восторге от перспектив того, что его снова будут там без спросу трогать чужие, совсем ему не нравящиеся руки старого дракона. Он не хотел от него никакой любви. И мягкости этой тоже... она смущала его желанием поверить, уцепиться хоть за что-то хорошее в этом нескончаемом кошмаре последних недель. Но страх, что в заботливой сейчас руке может снова оказаться нож, мучил сильнее самих порезов...

— Тогда... — эльф осекся, сообразив, что толком даже не знает, сколько времени прошло с его пыток. Казалось, он чувствует себя лучше, но раны на груди выглядели почти такими же свежими, какими и были. Значит, немного. — Там, — исправился он, чуть качнув головой, — тебя это не особенно интересовало... — пробормотал Маэль и заметно напрягся, опустив подбородок ниже, когда пальцы дракона потянулись к его лицу. Сжал челюсти, но не отпрянул, хотя приятного в этом неуместно нежном прикосновении не было ничего. По полному недобрых ожиданий взгляду эльфа это было отлично видно.

"Насколько возможно? А насколько возможно, действительно? Сам-то ты как думаешь, возможно?..", прокралась в мысли Маэля колкая, обидчивая едкость, и эльф насупился от услышанного. Легко ему говорить. В порядке!..

Дракон и сам-то в порядке не был, очевидно. Провожая его взглядом, Маэль нерешительно сел на кровати, поджав одну ногу и упершись ладонями так, чтобы хоть как-то прикрыться. Мазь, облегчая стянутость и боль, позволяла ему больше гибкости и свободы в выборе позы — свести плечи уже было не так отчаянно неприятно.

— На... — стоит ли говорить с ним? Можно ли с ним говорить? Нужно ли пытаться? Смятение ненадолго сжало горло, прервав на полуслове эльфа, глядящего на внушительную фигуру дракона с тяжестью тревоги в животе. Он не возьмётся за нож? Прямо вот сейчас, когда разольёт вино? После того, что пленник видел в подземелье, отрешиться от этого ожидания было трудно. Он очень хорошо представлял и помнил, кто сейчас перед ним. Это дракон пытался сделать вид, будто это вовсе и не он был тогда, там и такой. — На твои ноги эта мазь не действует?.. — спросил он всё же, тихо и чуть грустно, уже догадываясь об ответе. Вряд ли, если бы действовала, дракон зачем-то ограничил бы себя в её применении. Что с ним такое случилось, что ничего не может помочь избавить от боли? Дракон не походил на того, кому трудно было бы найти себе профессионального лекаря.

— Мх... — Маэль чуточку озадаченно посмотрел на протянутый персик, сам толком не зная, голоден ли, но подозревая, что смутное подсасывающее чувство в желудке имеет к этому какое-то отношение. Слишком много переживаний было для того, чтобы осталось место голоду. Замешкавшись, эльф осторожно протянул руку и взял предложенный фрукт. Бархатистая шкурка шероховато скользнула под пальцами, аромат сочной спелой мякоти перебивал нотки мяты от мази и глухого чужого запаха одежды и кожи дракона, и Маэль наконец разобрался: да, голоден, бесспорно. А ещё ему хочется выпить. Не просто пить — именно выпить. Как после долгого, долгого, долгого дня ходьбы и поисков. Даже ещё хуже.

— Спасибо, — очень не сразу, но всё же выговорил Маэль, переложив персик из одной ладони в другую, коротко подняв взгляд на дракона, не спеша так сразу кусать — и тут же сам на себя разозлившись. Какое спасибо?! За раны спасибо, что ли? За боль от хлыста? За всё то, что он пытался с ним сделать?.. Да, сейчас он весь из себя заботлив, но не орудуй он тогда кинжалом — ничего этого делать не пришлось бы! Ничего лечить! Поджав губы, эльф взглянул на дракона с обиженным укором и отвёл взгляд, наконец запуская зубы в сочный фруктовый бок. Второй рукой он при этом по-прежнему стыдливо опирался о постель, мешая видеть то, что считал лишним в этой ситуации. И вообще.

Маэль продолжал насупленно грызть персик, аккуратно обчищая его зубами до косточки и каким-то образом ухитряясь так подхватывать языком капельки сока, чтоб ы они не стекали по пальцам и подбородку и не уляпывали всё вокруг — сказывалась привычка к такой аккуратности. На дракона он не смотрел, хотя внимание эльфа всё равно было обращено к тому, и того угла комнаты, что был по другую сторону от кресла, Маэль даже не видел — но на стук удивленно вскинул голову. Это оказался всё тот же слуга... и как все слуги, он делал вид, что Маэль тут не больше чем предмет интерьера. Важный, но всё-таки предмет. Облизнув державшие персик пальцы, эльф кольнул взглядом в сторону благодушно-позволительного дракона: да уж, позволил, после всего, спасибо, прям бегу-пищу от радости.

— Нет уж, благодарю покорно, я предпочитаю в штанах, — буркнул Маэль и сгрёб те к себе, без промедлений в них втискиваясь. Это, определенно, не были те самые штаны, в которых его привезли сюда, но явно сшиты по тому же размеру, и на эльфа они сели отлично. А сам эльф сел обратно на кровать. — Я не понимаю этого в вас, драконах, — пожаловался он в некотором возмущении, покраснев скулами под пристальным взглядом своего.. тюремщика. — Как вы можете любить кого-то, кого вы даже не знаете? Ты... ты даже имени моего не спросил. И своего не назвал, — хотя зачем ему имя дракона, Маэль не знал. Но соприкосновение с этой темой попирания всех приличий и порядков снова послало дрожь по его передернувшимся плечам. — Это мерзко, — уже куда тише добавил он, смотря куда-то в угол мимо кресла дракона. — Вот так, даже не зная ничего...

Чего он хочет от дракона? От существа, объявившего себя врагом гармонии? Попирающего, пренебрегающего, грубого. Пытающегося зачем-то казаться не таким со всей этой вдруг находящей на него нежностью и цивилизованной, культурной заботой. Зачем пытаться рассказывать ему о своём отношении, о своих правилах? Если для дракона они не значат ничего. А если и будут, что толку? Больной, потрёпанный годами старик, творящий боль и стремящийся к боли, от этого не изменится. Касания его не станут менее отвратительными, считай что жабьими. Маэль понятия не имел, кто ему больше нравится, в равной мере испытывая симпатию и интерес ко многим своим знакомым и друзьям, — но пожилых садистов на голову выше него в этом списке точно не было. Вечные корни Древа, драконы ведь тоже живут долго. Этому, должно быть, не меньше нескольких веков. Маэль для него всё равно что ребенок. И это делало его обращение с эльфом, его касания к нему ещё более возмутительными.

Эльф дёрнул плечом, стряхивая воспоминания о щекотящих, будящих под всей болью какие-то совсем не те ощущения пальцах, и глянул на стакан, но брать его и пить не стал. Попозже. Когда дракон перестанет приказывать и позволять ему каждый шаг, не оставляя места для его собственных желаний и решений даже в таких мелочах...

Отредактировано Маэль Ианто (2019-08-23 02:02:36)

Дракон мог хотеть луну с неба с большей результативностью: эльф даже не догадался, что ему намекают сдвинуться с места и подойти за протянутым персиком. Он только посмотрел на дракона несколько долгих секунд и тихо вздохнул, опуская голову.

— Ты прав, — признал он. — Ничего не изменилось бы. С именем или нет, полюбить такого, как ты, я не смогу. Даже за года. Так что это останется пыткой, — дрожаще поежившись, Маэль осторожно — всё опасаясь, что боль в приглушенных мазью ранах вернется или пробьётся через тонкий, мятно анестезирующий покров, — сдвинулся на кровати дальше, ближе к стенке, подтянув колени к себе и неловко, не слишком сгибая раненую спину, обхватив их руками. Персик своим соком и сладостью пробудил жажду, но эльфу было неуютно вставать и приближаться к дракону, чтобы взять стакан со столика рядом с ним.

— Любовь как пытка, — негромко хмыкнул он, и добавил с горькой разочарованностью. — Никогда не думал, что это может быть не метафора, — эльф почти не поднимал головы, говоря куда-то в свои предплечья, и снова передернулся от крупной жутковатой дрожи. — Вы, драконы, чудовищные создания...